Песни нашей Победы, часть 2

Два Максима

Музыка: Сигизмунд Кац, слова: В. Дыховичный

На границе шумели березки,
Где теперь пришлось нам воевать,
Там служили-дружили два тезки -
И обоих Максимами звать.

Был один - пулеметчик толковый.
(Познакомьтесь с Максимом моим!)
А другой - пулемет был станковый
По прозванию тоже "максим".

Крепко связаны дружбою старой,
Принимали грозные бои
Неразлучною дружною парой
Оба тезки - Максимы мои.

Очень точно наводит наводчик,
А "максим", словно молния бьет.
"Так, так, так!" - говорит пулеметчик,
"Так, так, так!" - говорит пулемет.

От осколка германской гранаты
Не случилось уберечься им:
Пулеметчик был ранен, ребята,
Поврежден пулемет был "максим".

Дни леченья проносятся мимо,
И дружочку был сделан ремонт,
И опять оба тезки Максимы
Возвращаются вместе на фронт.

А на фронте - горячий и хлесткий
Ураганный бой гудит опять,
И опять служат-дружат два тезки,
И обоих Максимами звать.

Снова точно наводит наводчик,
С максимальною силою бьет.
"Так, так, так!" - говорит пулеметчик,
"Так, так, так!" - говорит пулемет!

В стихах, написанных В. Дыховичным в июльские дни 1941 года, очень удачно «обыгрывалось» давнее «прозвание» пулемета, не однажды фигурировавшее в песнях, в особенности про войну гражданскую, и имя его хозяина-пулеметчика. И конечно же, под стать стихам оказалась музыка — искрометная, зажигательная.

На радио, куда принес ее композитор С. Кац, к «Двум Максимам» отнеслись по-разному. Одним она показалась легковесной, написанной не ко времени, другие считали, что песня такая очень даже своевременна и нужна. В конце концов, не придя к единому мнению, решили все-таки проверить песню на слушателях и пригласили разучить и исполнить ее в одной из передач популярного киноактера Бориса Чиркова, блестяще сыгравшего роль питерского рабочего парня Максима в трилогии Г. Козинцева и Л. Трауберга, поставленной в довоенные годы.

«Сначала он спел «Крутится, вертится шар голубой…» с новым текстом, написанным В. Лебедевым-Кумачом, — вспоминает о премьере своей песни автор ее музыки, — а потом обратился с теплым приветствием к фронтовикам от имени своего героя из «Выборгской стороны» и закончил свое выступление песней о двух тезках Максимах. Отклики на передачу посыпались молниеносно. Сотни писем — фронтовых треугольников — начало получать радио с просьбой повторить песню. В них бойцы обещали драться так же, как сражался Максим со своим пулеметом…»

Вскоре солист Всесоюзного радио Георгий Виноградов, призванный к тому времени в армию и проходивший службу в Образцовом оркестре РККА, записал эту песню сначала на пластинку, а затем снялся в фильме-песне, созданном на Куйбышевской студии кинохроники «Боевые песни» (1941 г.), где исполнил эту песню в сопровождении небольшого джаз-оркестра. Благодаря этому песня широко распространилась и полюбилась на фронте и в тылу.

«До свиданья, города и хаты» («Походная песня»)

Музыка М. Блантера, слова М. Исаковского

В те же самые дни перед воинами, отправлявшимися на фронт, выступали и артисты хора имени М. Пятницкого, в репертуаре которого была песня, написанная на те же стихи Исаковского композитором В. Г. Захаровым. «Не могу равнодушно слушать песню «Походная», — вспоминал один из руководителей этого прославленного художественного коллектива П. М. Казьмин. — Эта песня овеяна дыханием первых дней войны… Она всегда напоминает мне затемненные, настороженные московские улицы, окна домов с белыми бумажными полосками на стеклах, военные грузовики с зелеными ветками, вокзалы, заполненные народом. Тут и кадровые части, тут и толпы людей, только что прибывших из деревень, запыленных, небритых, с мешками за плечами.

В это время школы были заняты под призывные пункты. Нам нередко приходилось выступать в коридорах школ. Выступали по два, по три раза в день. Из призывных пунктов переезжали на вокзалы, пели:

На заре, девчата, выходите
Комсомольский провожать отряд.
Вы без нас, девчата, не грустите, —
Мы придем с победою назад…

Особой тревогой были заполнены вечера. Света нет. Улицы большого города в темноте. Хорошо, что ночи коротки. Не хотелось вечерами забираться далеко от дома. Не сразу засыпали. Долго обсуждали последние известия с фронта. А на другой день в полдень — снова на вокзалах, на призывных пунктах».

В уже упоминавшемся фильме «Мы ждем вас с победой» «Походную» В. Захарова и М. Исаковского пели артисты хора имени М. Пятницкого. И все-таки наибольшую известность и самое широкое распространение в годы войны получила песня, музыку которой к этим же стихам Исаковского сочинил композитор М. Блантер. Она-то и вошла в песенную антологию военных лет. Впервые ноты ее были опубликованы в сборнике «В бой за Родину!», выпущенном Воениздатом НКО СССР и Музгизом осенью 1941 года. Тогда же песня «До свиданья, города и хаты» М. Блантера и М. Исаковского была разучена хором и оркестром под управлением военного дирижера и композитора С. А. Чернецкого, в этом же исполнении она была записана и на грампластинку. Запевал песню солист Большого театра Петр Киричек. Сведения эти сообщила газета «Вечерняя Москва» от 7 октября 1941 года в заметке «Боевые песни в граммофонной записи».

Не последнюю роль в успехе блантеровского варианта песни сыграли блестящее исполнение и трактовка ее прославленным Краснознаменным ансамблем под управлением А. В. Александрова. В репертуаре этого коллектива песня «До свиданья, города и хаты» звучит по сей день.

До свиданья, города и хаты, —
Нас дорога дальняя зовет.
Молодые смелые ребята,
На заре уходим мы в поход.

На заре, девчата, выходите
Комсомольский провожать отряд.
Вы без нас, девчата, не грустите, —
Мы придем с победою назад.

Мы развеем вражеские тучи,
Разметем преграды на пути,
И врагу от смерти неминучей,
От своей могилы не уйти.

Наступил великий час расплаты,
Нам вручил оружие народ.
До свиданья, города и хаты, —
На заре уходим мы в поход.

Вечер на рейде

Муз. В. Соловьева-Седого, сл. А. Чуркина

Весной 1942 года В. Соловьев-Седой с группой артистов приехал на Калининский фронт. Состоялись встречи с солдатами и, конечно, концертные выступления. Они проходили в землянке, в полутора километрах от передовой. Когда весь репертуар был исчерпан, бойцы попросили спеть что-нибудь “для души”. И вот здесь композитор вспомнил о забракованной песне (она была написана полгода назад, но товарищи по искусству дружно ее забраковали. Им показалось, что она не в духе времени, что она слишком спокойна, лирична, грустна для столь грозной поры. Сейчас, дескать, песни нужны иные – призывные, мобилизующие, а здесь и о войне вроде всерьез не упоминается…). Может быть, попробовать сейчас ее спеть?

— И я запел: “Прощай, любимый город…”, — вспоминал Василий Павлович. – Бойцы в землянке, а их было немного, человек тридцать – сорок, со второго куплета начали мне подпевать. И я почувствовал, что песня понравилась, что она дошла до сердец и имеет право на жизнь… С этого дня песня, как по беспроволочному телеграфу, передавалась из уст в уста, с одного фронта на другой. А когда она прозвучала в эфире, ее запела вся страна. Пели моряки и пехотинцы, летчики и артиллеристы, пели защитники Севастополя по листовке, изданной в осажденном фашистами городе. Проникла она сквозь вражеское кольцо на место своего рождения – в Ленинград. И не было, кажется, дня, когда ее мелодия не звучала по радио в заблокированном городе.

Споемте друзья ведь завтра в поход
Уйдем в предрассветный туман
Споем веселей пусть нам подпоет
Седой боевой капитан.

Прощай любимый город!
Уходим завтра в море,
И ранней порой
Мелькнет за кормой
Знакомый платок голубой.

А вечер опять хороший такой,
Что песен не петь нам нельзя.
О дружбе большой, 
О службе морской
Подтянем дружнее друзья

Прощай любимый город!
Уходим завтра в море,
И ранней порой
Мелькнет за кормой
Знакомый платок голубой.

На рейде большом легла тишина,
А море окутал туман
И берег родной целует волна
И тихо доносит баян.

Прощай любимый город!
Уходим завтра в море,
И ранней порой
Мелькнет за кормой
Знакомый платок голубой.

В землянке

Слова Алексея Александровича Суркова, музыка Константина Листова

Эти стихи Евгения Нефедова – о войне, об отце и о песне. А песне этой — «В землянке», — по справедливому утверждению ее автора, поэта Алексея Александровича Суркова (1899—1983), суждено было стать первой лирической песней из созданных во время Великой Отечественной войны, «безоговорочно принятой и сердцем воюющего солдата, и сердцем тех, кто ждал его с войны». Проникновенный, искренний, тоскующий голос поэта слился в ту трудную, суровую пору с голосами всех разлученных войной.

«Возникло стихотворение, из которого родилась эта песня, случайно, — вспоминал Сурков. — Оно не собиралось быть песней. И даже не претендовало стать печатаемым стихотворением. Это были шестнадцать «домашних» строк из письма жене, Софье Антоновне. Письмо было написано в конце ноября, после одного очень трудного для меня фронтового дня под Истрой, когда нам пришлось ночью после тяжелого боя пробиваться из окружения со штабом одного из гвардейских полков…»

Дотошные исследователи творчества поэта точно называют день, когда проходил тот памятный бой на подступах к Москве, — 27 ноября 1941 года, и ту часть, в которой оказался и принял бой корреспондент газеты «Красноармейская правда» Западного фронта, батальонный комиссар Алексей Сурков, – 258-й полк 9-й гвардейской стрелковой дивизии. Это его оборонительные позиции были внезапно атакованы 10-й танковой дивизией гитлеровцев. Бой был тяжелым.

«Враг рвался на восток через Кашино и Дарну по дороге, параллельной Волоколамскому шоссе, — свидетельствует один из героев Московской битвы, бывший командир 9-й гвардейской, дважды Герой Советского Союза, генерал армии А. П. Белобородов, — фашистские танки прорвались на дорогу и отрезали штаб полка, расположившийся в деревне Кашино, от батальонов.

Надо было прорываться из окружения. Всем штабным работникам пришлось взяться за оружие и гранаты. Стал бойцом и поэт. Смелый, решительный, он рвался в самое пекло боя. Старый, храбрый солдат выдержал боевое испытание с честью, вместе со штабом полка вырвался из вражеского окружения и попал… на минное поле. Это было действительно “до смерти четыре шага”, даже меньше…

После всех передряг, промерзший, усталый, в шинели, посеченной осколками, Сурков всю оставшуюся ночь просидел над своим блокнотом в землянке, у солдатской железной печурки. Может быть, тогда и родилась знаменитая его «Землянка» – песня, которая вошла в народную память как неотъемлемый спутник Великой Отечественной войны…» А теперь вновь слово поэту:

Все свободные от работы “в номер”, затаив дыхание, прослушали песню. Всем показалось, что песня «вышла». Листов ушел. А вечером Миша Савин после ужина попросил у меня текст и, аккомпанируя себе на гитаре, спел новую песню. И сразу стало видно, что песня «пойдет», если обыкновенный потребитель музыки запомнил мелодию с первого исполнения…»

На «премьере» песни в редакции «Фронтовой правды» присутствовал и писатель Евгений Воробьев, который работал тогда в газете. Сразу же после того, как «Землянка» была исполнена, он попросил Листова записать ее мелодию. Нотной бумаги под рукой не оказалось. И тогда Листов, как уже не однажды приходилось ему поступать в тех условиях, разлиновал обычный лист бумаги и записал мелодию на нем.

“С этой нотной записью и с гитарой, — рассказывал Евгений Захарович, — мы с Мишей Савиным отправились в редакцию «Комсомольской правды», где я несколько лет проработал до войны. Нам повезло: в тот день проходил один из традиционных «четвергов», на которые усилиями сотрудника одного из отделов «Комсомолки» Ефима Рубина приглашались артисты, писатели, композиторы. Мы приняли в нем участие и показали «Землянку». На этот раз пел я, а Михаил Иванович мне аккомпанировал. Песня очень понравилась, и ее тут же приняли для публикации в газете. Так что на страницах «Комсомольской правды» ищите ее самую первую публикацию,..»

Я так и поступил, и в архиве редакции «Комсомольской правды» отыскал номер газеты за 25 марта 1942 года, в котором впервые была напечатана песня «В землянке» – слова и мелодическая строчка. Так уж получилось, что публикация эта оказалась едва ли не единственной в первые годы войны. Дело в том, что некоторые «блюстители фронтовой нравственности» посчитали строки “До тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага” упадочническими, разоружающими. Они требовали вычеркнуть их, заменить другими, «отодвинуть» смерть «дальше от окопа». Но менять что-либо, т.е. портить песню, было уже поздно, она, как говорится, «пошла». А ведь известно: «из песни слов не выкинешь».

«О том, что с песней «мудрят», — рассказал в заключение Сурков, — дознались воюющие люди. В моем беспорядочном армейском архиве есть письмо, подписанное шестью гвардейцами-танкистами. Сказав несколько добрых слов по адресу песни и ее авторов, танкисты пишут, что слышали, будто кому-то не нравится строчка «до смерти четыре шага»: «Напишите вы для этих людей, что до смерти четыре тысячи английских миль, а нам оставьте так, как есть, – мы-то ведь знаем, сколько шагов до нее, до смерти».

Еще во время войны Ольга Берггольц рассказывало о таком случае. Пришла она в Ленинграде на крейсер “Киров”. В кают-компании собрались офицеры крейсера и слушали радиопередачу. Когда по радио была исполнена «В землянке» с «улучшенным» вариантом текста, раздались возгласы гневного протеста и люди, выключив репродуктор, демонстративно трижды спели песню с ее подлинным текстом.

Неутомимыми пропагандистами «Землянки» в годы войны были замечательные советские мастера песни Леонид Утесов и Лидия Русланова. Лидия Андреевна записала ее в августе 1942 года на грампластинку вместе с “Синим платочком”. Однако запись эта не была тиражирована.Только недавно удалось отыскать ее так называемый пробный оттиск. И теперь пластинка с этой песней в неповторимой руслановской трактовке выпущена фирмой «Мелодия».

Пели “В землянке” и многочисленные фронтовые ансамбли. Свидетельством необычайной популярности и широкого распространения песни на фронте и в тылу являются многочисленные «ответы» на нее. Варианты их встречаются и в письмах, присланных слушателями на радио:

«Ветер, вьюга метет и метет…», «Я читаю письмо от тебя…», «Дни бегут беспокойной рекой…», «Разгоняет коптилочка тьму…», «Я услышала голос живой…» и многие другие. По их числу с «Землянкой» может поспорить разве что не менее знаменитая «Катюша» М. Блантера и М. Исаковского.

И в наши дни песня эта остается одной из самых дорогих и любимых, она звучит у походного костра, на солдатском привале.

Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.

Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой.

Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти — четыре шага.

Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви.

Моя Москва

Эти знакомые всем слова из знаменитой песни высечены на гранитном постаменте памятника героическим защитникам Москвы на 23 километре Ленинградского шоссе — том самом рубеже, где суровой осенью 1941 года был остановлен враг. Отсюда его погнали обратно, прочь от нашей столицы.

Памятник был сконструирован и построен молодыми московскими архитекторами, скульпторами и строителями в ознаменование 25-летия разгрома гитлеровских войск под Москвой. А как была создана песня, ставшая гимном великому городу-герою?

В журнале «Новый мир” № 9—10 за 1941 год было опубликовано стихотворение мало кому известного тогда молодого поэта-фронтовика Марка Лисянского (род. в 1913 г.) «Моя Москва»:

Я по свету немало хаживал, 
Жил в землянке, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.

Но всегда я привык гордиться
И везде повторял слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

У комбайнов, станков и орудий.
В нескончаемой лютой борьбе
О тебе беспокоятся люди,
Пишут письма друзьям о тебе.

Никогда врагу не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!..

Н о песни-то не было. Нужна была еще строфа. И не одна… А где отыскать в ту пору незнакомого автора этих стихов? По каким местам пролегла его фронтовая дорога?

В то время еще свежи были у всех в памяти волнующие строки очерка А. Кривицкого, опубликованного в газете «Красная звезда», где рассказывалось о беспримерном подвиге двадцати восьми героев-панфиловцев на подмосковном разъезде Дубосеково. Это не могло не найти своего отражения в песне — была написана строфа «Мы запомним суровую осень…», а первые строки этого куплета песни соединились с несколько видоизмененной Аграняном и композитором (по требованию мелодии) концовкой стихотворения Лисянского.

Вероятно, мало кто теперь помнит, что была в этой песне и еще одна строфа, принадлежащая Аграняну. Со временем она видоизменялась, а потом и вовсе отпала. Пелось в этом куплете о том, во что верили, о чем мечтали, ради чего шли на бой, — о грядущей непременной победе:

День придет — мы разгоним тучи,
Вновь родная земля расцветет,
Я приду в мой город могучий,
Город дружбы и мира оплот.

Я увижу родные лица.
Расскажу, как вдали тосковал…
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Среди произведений, написанных И. О. Дунаевским в годы Великой Отечественной войны, «Моя Москва» получила, пожалуй, наибольшую известность и распространение. Вспоминая о впечатлении, которое произвело на него появление этой песни Дунаевского, композитор К. В. Молчанов писал:

«..Песня о Москве” раскрыла нам совершенно иного композитора, скупого на эмоции, очень сдержанного, но по-прежнему необыкновенно лиричного. Только лирика его на этот раз была очень мужественной, подтянутой.

Честно говоря, я не знаю песни, в особенности тех лет, которая бы так ясно, с такой предельной точностью отразила отношение всех советских людей к Москве. И для тех, кто был на фронте, и для тех, кто оставался в далеком тылу, Москва была не просто столицей, а поистине сердцем страны. Вот эти чувства людей, внутренне тянувшихся к Москве, Дунаевский, по-моему, и передал удивительно точно».

Первое исполнение песни состоялось на станции Дивизионная, недалеко от Читы, и спела ее в сопровождении хора и оркестра ансамбля его солистка Марина Бабьяло.

Спустя много лет Марина Львовна рассказывала:

“Представьте себе ночь, железнодорожный разъезд, импровизированную сцену, составленную из нескольких платформ, и тут же рядом — составы воинских эшелонов, отправляющихся к фронту: вагоны, платформы с зачехленными танками и орудиями, суровые лица бойцов в касках, с автоматами на груди. Этот необычайный концерт навсегда мне запомнился. Волновалась я, конечно же, очень. Вы не представляете, как трудно было сдерживать слезы: москвичи ведь все мы, а Москва-то далеко, а Москве трудно…

Отзвучали последние аккорды. Что творилось! Заставили петь снова. Пять раз подряд исполняли мы эту песню. Видели бы вы лица, в особенности глаза слушавших нас бойцов и командиров! Они светились решимостью и гневом, гордостью и печалью. Это непередаваемо!

Не знаю, право, что тому причиной (возможно, где-то и в чем-то мое исполнение, моя трактовка этой песни расходились с тем, какой она виделась ее автору), но после концерта Исаак Осипович крепко меня отругал: «Светлее, мажорнее петь надо! — возмущенно отчитывал он меня, – разве не видишь, слезы на глазах у людей…»

Видела, но что я могла поделать… Впоследствии эту песню пела не только я, но и другие солистки нашего ансамбля, пока она, не закрепилась на долго за одной из нас — Зоей Рождественской».

В ее исполнении и прозвучала «Моя Москва» впервые по радио и стала одной из любимейших песен нашего народа.

Я по свету немало хаживал:
Жил в землянке, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.

Но Москвой я привык гордиться,
И везде повторял я слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Я люблю подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой;
Я люблю твою Красную площадь
И кремлевских курантов бой.

В городах и далеких станицах
О тебе не умолкнет молва,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Мы запомним суровую осень,
Скрежет танков и отблеск штыков,
И а сердцах будут жить двадцать восемь
Самых храбрых твоих сынов.

И врагу никогда не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица!
Золотая моя Москва!

Мишка — одессит

Музыка: Модест Табачников, слова: Владимир Дыховичный, 1942 г.

Песня родилась осенью 1942 года из боли от неожиданного падения Одессы, когда оборона нашего города считалась одним из немногих успешных моментов в целом трагичного 1941 года.

В августе-сентябре 1941 года благодаря работе фронтовых журналистов и работников информ — бюро, весь Советский Союз знал о том, что одесский гарнизон, состоящий из обескровленных дивизий приморской армии, ополченцев и отрядов моряков, не просто защищает город от пятикратно превосходящего противника, но и бьёт его, переходя в контрнаступление. Весь Советский Союз знал о том, что одесситам сотнями сдаются в плен деморализованные румыны, рассчитывавшие взять Одессу всего за три дня.

Мирный торговый город всего за несколько недель превратился в настоящую крепость, ощетинившуюся тремя рядами обороны и начавшую выпускать всё необходимое для себя оружие, в том числе танки и бронепоезда. Одесситы совершенно серьёзно готовились сражаться не только на подступах к городу, но и в самой Одессе.

Вот как описывал свои впечатления и ощущения от того времени Леонид Утёсов: «Мы гордились Ленинградом, гордились Москвой и оплакивали Одессу, сражённую в неравной борьбе. Поэт Владимир Дыховичный написал тогда песню «Мишка-одессит», композитор Михаил Воловац сочинил музыку, а я, взволнованный событиями, запел: «Широкие лиманы, зелёные каштаны…».

А широкие лиманы, и зеленые каштаны,
Качается шаланда на рейде голубом...
В красавице Одессе мальчишка голоштанный
С ребячьих лет считался заправским моряком.
И если горькая обида 
Мальчишку станет донимать,
Мальчишка не покажет вида, 
А коль покажет, скажет ему мать:

«Ты одессит, Мишка, а это значит,
Что не страшны тебе ни горе, ни беда:
Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет
И не теряет бодрость духа никогда».

Широкие лиманы, сгоревшие каштаны,
Красавица Одесса под вражеским огнем...
С горячим пулеметом, на вахте неустанно
Молоденький парнишка в бушлатике морском.
Хотелось лечь, прикрыть бы телом
Родные камни мостовой,
Впервые плакать захотел он,
Но командир обнял его рукой:

«Ты одессит, Мишка, а это значит,
Что не страшны тебе ни горе, ни беда:
Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет
И не теряет бодрость духа никогда».

Ты одессит, Мишка, (ты одессит)а это значит(а это значит),
Что не страшны тебе ни горе, ни беда:
Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет(ое)
И не теряет бодрость духа никогда!

Шумел сурово брянский лес

муз. С. Каца, сл. А. Софронова

Осенью 1942 года в штаб Брянского фронта пришла несколько необычная радиограмма: «Оружие у нас есть, в случае чего можно забрать у врага, а вот песню, как трофей, не возьмешь. Пришлите нам песню». Это писали партизаны брянских лесов. Политуправление фронта обратилось к поэту Анатолию Софронову и композитору Сигизмунду Кацу с просьбой выполнить партизанский заказ.

Для А. Софронова и С. Каца это была не первая совместная творческая работа. Она началась еще в 1937 году с лихой казачьей песни «Как у дуба старого». С тех пор они написали много песен – героических и шуточных, строевых и лирических, маршеобразных и частушечных. А вот партизанскую песню писать не приходилось. Какой она должна быть? Ведь в походных колоннах партизаны, как известно, не шагают, – следовательно, марш им не подходит, модный в то время песенный вальс в дремучих лесах, окруженных врагами, не станцуешь…

И здесь авторы вспомнили старую народную песню «Ревела буря, дождь шумел» и забытую песню времен Отечественной войны 1812 года «Шумел, гудел пожар московский». В этих эпических песнях была выражена душа народа, патриотизм и мужество русских людей. Так родилось название, а с ним и первые строчки будущего партизанского гимна – «Шумел сурово б рянский лес».

Песня сравнительно быстро была написана. Получилась она поистине суровая, широкая, величественная, близкая по духу характеру народных мстителей. Исполнять ее можно было вполголоса в лесу, в землянке, у костра. Осталось только проверить, как песня будет звучать в хоре. Но как раз в эти дни неожиданно был получен приказ: композитора С. Каца командировать в распоряжение штаба Брянского фронта для оказания творческой помощи фронтовому ансамблю песни и пляски, а поэта А. Софронова – направить туда же, в штаб фронта как военного корреспондента газеты «Известия».

В штабе спецкору «Известий» предложили в канун Октябрьского праздника вылететь к брянским партизанам. Самолет, который отправлялся в этот опасный рейс, был загружен боеприпасами, продуктами и медикаментами. Туда же приказано было «погрузить» и песню. Это оказалось не так-то просто. Ведь нот у корреспондента не было, да вряд ли они ему и пригодились бы; о певце-солисте с аккомпаниатором, конечно, и мечтать не приходилось, а главное – композитор не мог лететь к партизанам, так как в самолете было только одно место… Перед самым отъездом Кац, огорченный, что он остался на «Большой земле», несколько раз напевал соавтору мелодию, умоляя его не сбиться с ритма… Самолет благополучно пересек линию фронта и сделал посадку в партизанском крае – на замерзшем озере Смелиж, что близ города Трубчевска.

И вот в ночь на 7 ноября 1942 года на праздничном вечере, в землянке, вырытой в полусожженной деревне, начальник Брянского штаба объединенных партизанских отрядов А. П. Матвеев объявил; «Вот поэт Софронов, кроме того, что он корреспондент, он еще привез песню, которая специально написана для брянских партизан». – Мне не раз приходилось петь свои песни, – вспоминает поэт, – но, пожалуй, такого волнения, как в ту ночь на 7 ноября, я никогда не испытывал… Я ее спел один раз, меня попросили спеть еще раз, потом в третий раз. Меня обнимали…

А утром слепой баянист «с голоса» разучил мелодию, и пошла песня кочевать от землянки к землянке, от одного отряда к другому. Так в партизанском крае, окруженном со всех сторон врагами, в день 25-й годовщины Октябрьской революции состоялась необычная премьера песни «Шумел сурово брянский лес». После возвращения в Москву, – рассказывал композитор, – мы отдали песню на радио, и она вышла в эфир в великолепном, проникновенном исполнении Г. Абрамова.

После этого песня стала популярной не только у партизан, но и у фронтовиков. Однако на этом ее история не закончилась. Вторая «премьера» состоялась в годовщину освобождения Брянска – 17 сентября 1966 года. В этот день на центральной площади города, на площади Партизан, в торжественной обстановке был открыт величественный монумент в память о воинах Советской Армии и партизанах, освободивших город от фашистских захватчиков. На постаменте – скульптурная группа партизан, хозяев брянских лесов и тут же слова:

Шумел сурово брянский лес,
Спускались синие туманы,
И сосны слышали окрест,
Как шли с победой партизаны.

В начале каждого часа на площади звучат куранты: раздаются первые такты популярной песни, которая была грозным оружием в борьбе против фашизма. Этой же песней начинает свои передачи местное радио. Так, через десятилетия после освобождения Брянска, партизанская песня зазвучала вновь – в музыке и граните.

Случайный вальс

Стихи Е. Долматовского, музыка М. Фрадкина

Песня «Случайный вальс» была создана в 1943 году композитором Марком Фрадкиным и поэтом Евгением Долматовским по личному распоряжению командующего Сталинградским фронтом, Маршала Советского Союза Константина Рокоссовского. Эта композиция должна была выполнить настоящую боевую задачу: готовилось наступление на врага в Курском сражении, а немцев надо было убедить в том, что серьезных военных действий не готовится. Интересно, что в первоначальном варианте песни были такие слова:

Ночь коротка,
Спят облака,
И лежит у меня на погоне 
Незнакомая ваша рука.

Говорят, когда И. В. Сталин прослушал песню, он возмутился: как же хрупкая девушка может достать до плеча высокого сильного советского офицера?! Не понравилось Иосифу Виссарионовичу и название «Офицерский вальс»: «офицер должен не танцевать, а воевать». Вот таким образом песня стала называться «Случайный вальс», а «погоны» превратились в «ладони».

В одном из февральских номеров газеты Юго-Западного фронта «Красная Армия» за 1942 год было опубликовано стихотворение Е. Долматовского «Танцы до утра», где были такие строчки:

Воет вьюга на Осколе,
По реке скользят ветра.
Говорят, сегодня в школе
Будут танцы до утра.

Хриплый голос радиолы,
Снег, летящий за порог.
Запах пудры невеселый.
Топот валяных сапог.

Танца вечная погоня
Удивительно легка,
И лежит в моей ладони
Незнакомая рука…

“Стихотворение это я написал почти с натуры, — рассказывает поэт. — Еще первой тяжелой военной зимой, находясь в войсках на рубеже России и Украины в районе Харькова и Белгорода, я заметил, что никакая сложность обстановки, смертельная опасность, разруха, беда не могут заглушить и отринуть все то, что принадлежит, казалось бы, лишь мирным временам и именуется лирикой.

Стоит воинской колонне остановиться на ночевку в прифронтовом селе или городке, и вот уже возникают знакомства, и откровенные разговоры, и влюбленность, и все это носит грустный и целомудренный характер; а рано-рано — расставание, отъезд…

Даже в заголовок стихотворения я вынес то, что крупными неуклюжимыми буквами было выведено на листах бумаги, прикрепленных к дверям школы: «Танцы до утра». Подобные объявления зазывали молодежь в те времена…»

Много месяцев спустя, в декабре 1942 года, Е. А. Долматовский встретил композитора Марка Фрадкина, с которым они написали «Песню о Днепре». Встреча произошла в районе Сталинграда. С бригадой артистов Фрадкин кочевал по войскам, завершавшим Сталинградскую операцию.

«Я прочитал ему «Танцы до утра»,— продолжает Долматовский свой рассказ.— Вскоре на трофейном аккордеоне он наиграл мне вальсовую мелодию, навеянную, как он говорил, этим стихотворением. Естественно, что ритмически стихи и музыка шли вразнобой. Мне надо было думать о новом варианте текста, но, по правде говоря, момент требовал иных песен: мы становились свидетелями и даже участниками большой победы…»

И такие «иные» песни были ими написаны. Очень популярными среди участников Сталинградской битвы были песни М. Фрадкина и Е. Долматовского «У нас в Сталинграде», «Колечко», и многие другие.

Вскоре после Сталинградской битвы, когда армия Паулюса была окончательно разгромлена и на этом участке фронта наступила тишина, непривычная, ошеломляющая, поэта и композитора пригласили на заседание Военного совета фронта, вручили обоим заслуженные ими боевые награды—ордена Красной Звезды—и попросили познакомить с их новыми песнями, рассказать о творческих планах.

«Фрадкин играл песни, а я смотрел на своего кумира генерала К. К. Рокоссовского, — заканчивает поэт свои воспоминания о том времени. Мне до этого дня не приходилось так близко видеть этого полководца, пользовавшегося безграничной любовью своих солдат и офицеров… Командующий в присутствии своих главных политических советников — К. Ф. Телегина и С. Ф. Галаджева — интересовался состоянием и действием песенного оружия, находящегося в его войсках и под его начальством.

Я рассказал о нашей задумке — превратить стихотворение «Танцы до утра» в песню. Начальник Политуправления фронта Сергей Галаджев, знавший раньше это стихотворение. сказал, что должно получиться нечто вроде офицерского вальса.

В ту пору слово «офицер» только приобретало право на существование, только проникало в обиход. Мне очень понравилось название «Офицерский вальс» для будущей песни.

Рокоссовский сказал, что новая наша встреча состоится на новом участке фронта, который будет дан нашим сталинградским войскам. Что это будет за участок, какова его география, командующий фронтом не сказал. Мы вышли из избы, в которой размещался Военный совет фронта, и тут же узнали, что надо собираться в дорогу. Ночь застала в пути. Эшелон двигался на север. Мы с Фрадкиным оказались в вагоне Политуправления. Там-то и был написан «Офицерский вальс».

Эшелон шел медленно — от Сталинграда до Ельца суток семь. На всех станциях и полустанках Фрадкин исполнял песню перед бойцами разных эшелонов: перегоняя друг друга, они шли от берегов Волги в тот район, который летом 1943 года прогремел на весь мир, — знаменитая Курская дуга. Под Ельцом авторы уже слышали свою песню, опередившую их с проскочившим раньше эшелоном. Так и пошел этот вальс кружить по фронтам. А вскоре слово “офицерский” в его названии было заменено на “случайный” – ведь песня была и солдатской.

“Случайный вальс” пели на фронтовых концертах многие артисты. А Л. Утесов записал его на пластинку. С тех пор вот уже более сорока лет живет эта песня в народе, оставаясь одной из любимых лирических песен военной поры.

Ночь коротка,
Спят облака.
И лежит у меня на ладони
Незнакомая ваша рука.

После тревог
Спит городок.
Я услышал мелодию вальса
И сюда заглянул на часок.

Припев: Хоть я с вами совсем незнаком
И далёко отсюда мой дом,
Я как будто бы снова
Возле дома родного…

В этом зале пустом
Мы танцуем вдвоём,
Так скажите хоть слово,
Сам не знаю о чём.

Будем кружить,
Петь и дружить.
Я совсем танцевать разучился
И прошу вас меня извинить.

Утро зовёт
Снова в поход…
Покидая ваш маленький город,
Я пройду мимо ваших ворот.

Припев.

Темная ночь

Из кинофильма «Два бойца», 1943 режиссер-постановщик Леонид Луков

музыка Никиты Богословского, слова Владимира Агатова

Темная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают.
В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь,
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.

Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,
Как я хочу к ним прижаться сейчас губами!
Темная ночь разделяет, любимая, нас,
И тревожная, черная степь пролегла между нами. 

Верю в тебя, в дорогую подругу мою,
Эта вера от пули меня темной ночью хранила...
Радостно мне, я спокоен в смертельном бою,
Знаю встретишь с любовью меня, что б со мной ни случилось. 

Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи.
Вот и сейчас надо мною она кружится.
Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь,
И поэтому знаю: со мной ничего не случится.

«Он сидел, сидел, говорил, сердился и улыбался, этот уральский парень Саша с Уралмаша, и становилось вдруг до предела ясно, не словами, не фразами, а всем строем этой неторопливости, этим нескорым почерком жестов, движений, выражением глаз, что такую Россию не сломишь ни криком, ни танками. Раз уж поднялся такой парень, взял автомат, надвинул каску, то нет ему ни мороза, ни рек, ни смерти, он — победит… Бернес обернулся в картине неожиданной стороной. Я увидел эстрадность, одесский говор, то тут же, рядом, как бы в одной линии, в одном бегущем потоке, видел другое — обширное и значительное, человеческое и солдатское, что (опять без танков и взрывов) говорило о силе народа и верной победе».

Песни в этом фильме сначала не планировались. Однако вскоре режиссер потребовал от Никиты Богословского лирическую балладу для сцены в землянке.

Из воспоминаний Никиты Богословского:

«Как-то поздно вечером пришел ко мне режиссер картины Леонид Луков и сказал: «Понимаешь, никак у меня не получается сцена в землянке без песни». И так поразительно поставил, точно, по-актерски, сыграл эту несуществующую еще песню, что произошло чудо. Я сел к роялю и сыграл без единой остановки всю мелодию «Темной ночи». Это со мной было первый (и, очевидно, последний) раз в жизни… Поэт Агатов, приехавший мгновенно по просьбе Лукова, здесь же очень быстро, почти без помарок, написал стихи на уже готовую музыку.»

Марк Бернес, который всегда учил песни месяцами, подготовил «Темную ночь» буквально за 15 минут. Песню записали, и утром уже снимали сцену в землянке под фонограмму этой песни…

Фильм навсегда стал визитной карточкой Марка Бернеса, получившего за него от правительства — орден Красной Звезды, а от одесситов — звание «Почетный житель города Одессы».

Фильм «Два бойца вышел на экраны СССР 6-го октября 1943 года, на фронт попал в конце года. К этому времени песню «Темная ночь» знали буквально все фронтовики: ещё до выхода фильма Никита Богословский по дороге на фронт повидался в Москве с Утесовым. Леонид Осипович, услышав «Темную ночь», включил песню в свой репертуар и даже записал на пластинку раньше, чем она прозвучала в фильме.

В ЛЕСУ ПРИФРОНТОВОМ

Муз. М. Блантера, сл. М. Исаковского

— В лирических песнях, которые мы писали во время войны, — вспоминает М. Блантер, — хотелось дать возможность солдату “пообщаться” с близкими, высказать сокровенные думы свои, высказать их подруге, невесте, жене, находившимся где-то за тридевять земель, в далеком тылу.

Но “В лесу прифронтовом” — не только лирика. Эта поистине удивительная песня написана с высоким гражданским чувством и мужественной силой. Ее мелодия звучит как призыв к борьбе, она зовет на бой с ненавистным врагом.

С берёз неслышен, невесом
Слетает жёлтый лист,
Старинный вальс "Осенний сон"
Играет гармонист.

Вздыхают, жалуясь, басы,
И, словно в забытьи,
Сидят и слушают бойцы,
Товарищи мои.

Под этот вальс весенним днём
Ходили мы на круг,
Под этот вальс в краю родном
Любили мы подруг,

Под этот вальс ловили мы
Очей любимых свет,
Под этот вальс грустили мы,
Когда подруги нет.

И вот он снова прозвучал
В лесу прифронтовом,
И каждый слушал и молчал
О чём-то дорогом.

И каждый думал о своей,
Припомнив ту весну,
И каждый знал - дорога к ней
Ведёт через войну.

Пусть свет и радость прежних встреч
Нам светят в трудный час,
А коль придётся в землю лечь,
Так это ж только раз.

Но пусть и смерть в огне, в дыму
Бойца не устрашит,
И что положено кому
Пусть каждый совершит.

Так что ж, друзья, коль наш черёд,
Да будет сталь крепка!
Пусть наше сердце не замрёт,
Не задрожит рука.

Настал черёд, пришла пора,
Идём, друзья, идём!
За всё, чем жили мы вчера,
За всё, что завтра ждём.

Все эти песни — и те, что были написаны до войны, и те, что родились в дни Великой Отечественной войны, — были адресованы сердцу человека, отстаивавшего или отстаивающего честь и независимость своей социалистической Родины с оружием в руках.

Как создавались эти песни? Каждая по-своему. Но есть у них нечто общее — были они написаны как стихи для чтения, а потом, переложенные на музыку, стали песнями.

Расскажу историю песни, которая родилась в конце ноября 1941 года после одного очень трудного для меня фронтового дня под Истрой. Эта песня «Бьется в тесной печурке огонь…». Если я не ошибаюсь, она была первой лирической песней, рожденной из пламени Великой Отечественной войны, принятой и сердцем солдата, и сердцем тех, кто его ждал с войны.

А дело было так. 27 ноября мы, корреспонденты газеты Западного фронта «Красноармейская правда», и группа работников Политуправления Западного фронта прибыли в 9-ю гвардейскую стрелковую дивизию, чтобы поздравить ее бойцов и командиров с только что присвоенным им гвардейским званием, написать о боевых делах героев. Во второй половине дня, миновав командный пункт дивизии, мы проскочили на грузовике на КП 258-го (22-го гвардейского) стрелкового полка этой дивизии, который располагался в деревне Кашино. Это было как раз в тот момент, когда немецкие танки, пройдя лощиной у деревни Дарны, отрезали командный пункт полка от батальонов.

Быстро темнело. Два наших танка, взметнув снежную пыль, ушли в сторону леса. Оставшиеся в деревне бойцы и командиры сбились в небольшом блиндаже, оборудованном где-то на задворках КП у командира полка подполковника М.А. Суханова. Мне с фотокорреспондентом и еще кому-то из приехавших, места в блиндаже не осталось, и мы решили укрыться от минометного и автоматного огня на ступеньках, ведущих в блиндаж.

Немцы были уже в деревне. Засев в двух-трех уцелевших домах, они стреляли по нас непрерывно.

— Ну а мы что, так и будем сидеть в блиндаже? — сказал начальник штаба полка капитан И.К. Величкин. Переговорив о чем-то с командиром полка, он обратился ко всем, кто был в блиндаже: — А ну-ка, у кого есть «карманная артиллерия», давай!

Собрав десятка полтора ручных гранат, в том числе отобрав и у меня две мои заветные «лимонки», которые я берег на всякий случай, капитан, затянув потуже ремень на своей телогрейке, вышел из блиндажа.

— Прикрывайте! — коротко бросил он.

Мы тотчас же открыли огонь по гитлеровцам. Величкин пополз. Гранаты. Взрыв, еще взрыв, и в доме стало тихо. Тогда отважный капитан пополз к другому дому, затем — к третьему. Все повторилось, как по заранее составленному сценарию. Вражеский огонь поредел, но немцы не унимались. Когда Величкин вернулся к блиндажу, почти смеркалось. Командир полка уже выходил из него: КП менял свое расположение.

Все мы организованно стали отходить к речке. По льду перебирались под минометным обстрелом. Гитлеровцы не оставили нас своей «милостью» и тогда, когда мы уже были на противоположном берегу. От разрывов мин мерзлая земля разлеталась во все стороны, больно била по каскам.

Когда вошли в новое селение, кажется Ульяново, остановились. Самое страшное обнаружилось здесь. Начальник инженерной службы вдруг говорит Суханову:

— Товарищ подполковник, а мы же с вами по нашему минному полю прошли!

И тут я увидел, что Суханов-человек, обычно не терявший присутствия духа ни на секунду, — побледнел как снег. Он знал: если бы кто-нибудь наступил на усик мины во время этого отхода, ни один из нас не уцелел бы.

Потом, когда мы немного освоились на новом месте, начальник штаба полка капитан Величкин, тот, который закидал гранатами вражеских автоматчиков, сел есть суп. Две ложки съел и, смотрим, уронил ложку — уснул. Человек не спал четыре дня. И когда раздался телефонный звонок из штаба дивизии — к тому времени связь была восстановлена, — мы не могли разбудить капитана, как ни старались.

Нечеловеческое напряжение переносили люди на войне! И только от того, что они были такими, их ничем нельзя было запугать.

Под впечатлением пережитого за этот день под Истрой я написал письмо жене, которая жила тогда на Каме. В нем было шестнадцать «домашних» стихотворных строк, которые я не собирался публиковать, а тем более передавать кому-либо для написания музыки…

Стихи мои «Бьется в тесной печурке огонь» так бы и остались частью письма, если бы в феврале 1942 года не приехал в Москву из эвакуации, не пришел в нашу фронтовую редакцию композитор Константин Листов и не стал просить «что-нибудь, на что можно написать песню». И тут я, на счастье, вспомнил о стихах, написанных домой, разыскал их в блокноте и, переписав начисто, отдал Листову, будучи абсолютно уверенным в том, что хотя я свою совесть и очистил, но песни из этого лирического стихотворения не выйдет. Листов пробежал глазами по строчкам, промычал что-то неопределенное и ушел. Ушел, и все забылось. Но через неделю композитор вновь появился у нас в редакции, попросил у фоторепортера Михаила Савина гитару и спел свою новую песню, назвав ее «В землянке».

Все, свободные от работы «в номер», затаив дыхание, прослушали песню. Всем показалось, что песня получилась. Листов ушел. А вечером Миша Савин после ужина попросил у меня текст и, аккомпанируя на гитаре, исполнил песню. И сразу стало ясно, что песня «пойдет», если мелодия ее запомнилась с первого исполнения.

Песня действительно «пошла». По всем фронтам — от Севастополя до Ленинграда и Полярного. Некоторым блюстителям фронтовой нравственности показалось, что строки: «…до тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага» — упадочнические, разоружающие. Просили и даже требовали, чтобы про смерть вычеркнуть или отодвинуть ее дальше от окопа. Но мне жаль было менять слова — они очень точно передавали то, что было пережито, перечувствовано там, в бою, да и портить песню было уже поздно, она «пошла». А, как известно, «из песни слова не выкинешь».

О том, что с песней «мудрят», дознались воюющие люди. В моем беспорядочном армейском архиве есть письмо, подписанное шестью гвардейцами-танкистами. Сказав доброе слово по адресу песни и ее авторов, танкисты пишут, что слышали, будто кому-то не нравится строчка «до смерти — четыре шага».

Гвардейцы высказали такое едкое пожелание: «Напишите вы для этих людей, что до смерти четыре тысячи английских миль, а нам оставьте так, как есть, — мы-то ведь знаем, сколько шагов до нее, до смерти».

Поэтесса Ольга Берггольц рассказала мне еще во время войны такой случай. Пришла она в Ленинграде на крейсер «Киров». В кают-компании собрались офицеры крейсера и слушали радиопередачу. Когда по радио была исполнена песня «В землянке» с «улучшенным» вариантом текста, раздались возгласы гневного протеста, и люди, выключив репродукторы, демонстративно спели трижды песню в ее подлинном тексте.

На солнечной поляночке

Муз. В. Соловьева-Седова, сл. А. Фатьянова

Жить без пищи можно сутки, 
Можно больше, но порой
На войне одной минутки
Не прожить без прибаутки,
Шутки самой немудрой.

Эти слова принадлежат герою поэмы А. Твардовского Василию Теркину. Очень правильные слова! И думается, что с полным основанием их можно отнести и к песне-шутке. Ведь без нее очень трудно было бы бойцу переносить все тяготы войны, лишения и опасности фронтовой жизни.

Именно такую песню – шутку “На солнечной поляночке” создали в 1943 году композитор Василий Соловьев-Седой и поэт Алексей Фатьянов.

Нужно отметить, что композитор к тому времени был уже известным, написавшим такие популярные песни военных лет, как “Играй, мой баян” и знаменитый “Вечер на рейде”.

Что же касается Фатьянова, то двадцатитрехлетний поэт только начинал свой творческий путь.

— Как-то, — вспоминал композитор, — ко мне обратился солдат в кирзовых сапогах – красивый, рослый молодей, с румянцем во всю щеку, назвался Алексеем Фатьяновым, поэтом, прочитал, встряхивая золотистой копной волос, свои стихи. Они мне понравились лиризмом, напевностью, юмором. Так состоялось мое знакомство с поэтом, перешедшее затем в творческое содружество.

Первоначально композитор написал песню в форме лирического вальса, мечтательного и задумчивого. Музыка получилась приятная на слух, она нравилась слушателям. Нравилась всем, кроме… самого композитора.

Взыскательный мастер почувствовал, что песне недостает той жизнерадостности, веселья, удали, которыми проникнуты стихи Фатьянова. Ведь образ парнишки, который “на тальяночке играет про любовь”, чем-то близок тому же Теркину, никогда не унывающему воину, всегда готовому порадовать бойцов шутками и прибаутками.

— И я отбросил эту музыку и написал новую мелодию.

На этот раз получилась та песня, которую мы все знаем и любим.

На солнечной поляночке,
Дугою выгнув бровь,
Парнишка на тальяночке
Играет про любовь.

Про то, как ночи жаркие
С подружкой проводил,
Какие полушалки ей
Красивые дарил.

Играй, играй, рассказывай,
Тальяночка, сама
О том, как черноглазая
Свела с ума.

Когда на битву грозную
Парнишка уходил,
Он ночью темной звездною
Ей сердце предложил.

В ответ дивчина гордая
Шутила видно с ним,
Когда вернешься с орденом,
Тогда поговорим.

Играй, играй, рассказывай,
Тальяночка, сама
О том, как черноглазая
Свела с ума.

Боец средь дыма, пороха
С тальяночкой дружил.
И в лютой битве с ворогом
Медаль он заслужил.

Пришло письмо летучее
В заснеженную даль,
Что ждет, что в крайнем случае
Согласна на медаль.

Играй, играй, рассказывай,
Тальяночка, сама
О том, как черноглазая
Свела с ума.

НЕСОКРУШИМАЯ И ЛЕГЕНДАРНАЯ

Музыка А. Александрова, слова О. Колычева

Над страною шумят как знамена
Двадцать семь героических лет.
Отзвук славных боев отдаленных,
Весь твой путь в наших песнях воспет.

Несокрушимая и легендарная,
В боях познавшая радость побед -
Тебе любимая, родная армия
Шлет наша Родина песню - привет.

Родилась ты под знаменем алым
В восемнадцатом грозном году.
Всех врагов ты всегда сокрушала,
Победишь ты фашистов орду.

Ленинград мы в боях отстояли,
Отстояли родной Сталинград.
Нас ведет в наступление Сталин,
Наши танки фашистов громят!

Победит наша сила - известно,
Гений Сталина в бой нас ведет.
Наша армия в битвах бессмертна,
Как бессмертен Советский Народ.

1945 г.

Прослушав репертуар ансамбля и остановив свой выбор на нескольких песнях, создатели картины посетовали на то,что нет, дескать, среди них такой, которая отразила бы основные этапы истории нашей армии, путь ее борьбы и побед. А как бы она пришлась кстати в фильме, посвященном серебряному юбилею РККА!

Свидетель этого разговора, поэт Осип Яковлевич Колычев (1904—1973), работавший в ту пору в ансамбле, загорелся идеей написать к такой песне стихи и принес их Александру Васильевичу Александрову на очередную репетицию. Тот прочел. Стихи понравились, и вскоре он сочинил к ним музыку. Авторы решили назвать свою песню «XXV лет РККА». Ансамбль разучил и исполнил ее во время съемок. Решено было именно ею открывать фильм-концерт.

Песню заметили. Она прочно обосновалась в репертуаре краснознаменцев, зазвучала по радио. Особенно впечатляюще и торжественно разносились слова ее по стране в дни, когда Москва салютовала войскам в честь побед, одержанных ими на фронтах Великой Отечественной войны. А такие салюты в ту пору стали греметь над столицей все чаще и чаще. И всякий раз после победной сводки Информбюро по радио выступал Краснознаменный ансамбль, открывая свои концерты именно этой песней.

Гимн Союза Советских Социалистических Республик

На одном из заседаний политбюро было принято решение о создании нового Государственного гимна СССР. После длительных раздумий и доработок был утвержден текст поэта Сергея Владимировича Михалкова (1913) и журналиста Г.А. Эль-Регистана (1899–1945) на музыку композитора Александра Васильевича Александрова (1883–1946).На заседании Политбюро Сталин как-то сказал примерно следующее: «Интернационал написан французами в XIX в. Он устарел. Пусть его поют те, кто еще не разрушил старый мир. Мы свое дело сделали и теперь нам нужен наш, советский гимн». Работа по подготовке нового гимна проходила в тяжелые для страны 1942-1943 годы. Правительственная комиссия с участием Сталина выбрала из многочисленных вариантов музыку композитора Александра Александрова и текст написанный Сергеем Михалковым и Григорием Эль-Регистаном.

Новый Государственный гимн СССР впервые прозвучал в ночь на 1-е января 1944 г. по радио. С 15 марта 1944 г. гимн начал исполняться повсеместно. Он содействовал сплочению народа в защите Отечества от фашистских захватчиков, звал к новым подвигам и свершениям.

Слова С. В. МИХАЛКОВА и Г. ЭЛЬ-РЕГИСТАНА
Музыка А. В.АЛЕКСАНДРОВА

Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки великая Русь,
Да здравствует созданный волей народов
Единый, могучий Советский Союз.

Славься, Отечество наше свободное,
Дружбы народов надежный оплот!
Знамя советское, знамя народное
Пусть от победы к победе ведет!

Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,
И Ленин великий нам путь озарил.
Нас вырастил Сталин - на верность народу,
На труд и на подвиги нас вдохновил.

Славься, Отечество наше свободное, 
Дружбы народов надежный оплот! 
Знамя советское, знамя народное 
Пусть от победы к победе ведет!

Мы армию нашу растили в сраженьях, 
Захватчиков подлых с дороги сметем! 
Мы в битвах решаем судьбу поколений, 
Мы к славе Отчизну свою поведем!

Славься, Отечество наше свободное, 
Дружбы народов надежный оплот! 
Знамя советское, знамя народное 
Пусть от победы к победе ведет!

1943 г.

Смуглянка

Музыка: А. Новиков. Слова: Я. Шведов. 1940 г.

Песня была частью сюиты, написанной композитором А. Новиковым и поэтом Я.Шведовым в 1940 году по заказу ансамбля Киевского Особого военного округа. В ней воспевалась девушка-партизанка времен гражданской войны. А вся сюита посвящалась Г. И. Котовскому. Однако песня в довоенные годы так и не исполнялась. Клавир ее был потерян. У авторов остались только черновики. Композитор вспомнил об этой песне четыре года спустя, когда ему позвонил художественный руководитель Краснознаменного ансамбля А. В. Александров и попросил показать песни для новой программы этого прославленного художественного коллектива. В числе других Новиков показал и «Смуглянку”, которую прихватил на всякий случай. Но именно она и понравилась Александрову, который тут же начал ее разучивать с хором и солистами.

Впервые ансамбль спел песню в Концертном зале имени Чайковского в 1944 году. Запевал ее солист Краснознаменного ансамбля Николай Устинов, которому песня эта в значительной степени обязана своим успехом. Концерт транслировался по радио. «Смуглянку” услышало, таким образом, очень много людей. Ее подхватили в тылу и на фронте. Песня, в которой говорилось о событиях войны гражданской, была воспринята как песня о тех, кто героически боролся за освобождение многострадальной молдавской земли в войну Отечественную.

Как-то летом на рассвете 
Заглянул в соседний сад.
Там смуглянка-молдаванка 
Собирает виноград.

Я краснею, я бледнею, 
Захотелось вдруг сказать:
Станем над рекою 
Зорьки летние встречать!

Раскудрявый клен зеленый, лист резной, 
Я влюбленный и смущенный пред тобой. 
Клен зеленый, да клен кудрявый, 
Да раскудрявый, резной!

А смуглянка-молдаванка
Отвечала парню в лад:
- Партизанский, молдаванский  
Собираем мы отряд.

Нынче рано партизаны
Дом покинули родной.
Ждет тебя дорога 
К партизанам в лес густой.

Раскудрявый клен зеленый, лист резной,
- Здесь у клёна мы расстанемся с тобой,-
Клен зеленый, да клен кудрявый, 
Да раскудрявый, резной!

А смуглянка-молдаванка
По тропинке в лес ушла. 
В том обиду я увидел,
Что с собой не позвала.

О смуглянке-молдаванке
Часто думал по ночам... 
Вскоре вновь смуглянку
Я в отряде повстречал.

Раскудрявый клен зеленый, лист резной,
- Здравствуй, парень, забубенный, мой родной,-
Клен зеленый, да клен кудрявый, 
Да раскудрявый, резной!

КАЗАКИ В БЕРЛИНЕ

Муз. Дм. и Дан. Покрассов, сл. Ц. Солодаря

Эта песня родилась в незабываемый День Победы. Она как бы завершила долгий и трудный путь, начатый в те суровые дни, когда впервые прозвучала “Священная война”, звавшая на смертный бой с фашизмом, и закончившийся в столице поверженной гитлеровской Германии.

Слова песни написал поэт Цезарь Солодарь. В качестве военного корреспондента он присутствовал при подписании фельдмаршалом Кейтелем акта о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил. Написал под впечатлением эпизода, свидетелем которого он был.

Ранним утром 9 мая 1945 года на одном из самых оживленных перекрестков немецкой столицы, все еще заваленной щебнем и покореженным железом, лихо орудовала флажком юная регулировщица в пилотке. Десятка берлинцев наблюдали за ее размеренными и властными движениями.

— Вдруг послышался цокот копыт, — рассказывает поэт, — и мы увидели приближающуюся конную колонну. Большинство коней шло без седел. И только на флангах гарцевали молодые конники в кубанках набекрень. Это были казаки из кавалерийской части, начавшей боевой путь в заснеженных просторах Подмосковья в памятном декабре 1941 года.

Не знаю, о чем подумала тогда регулировщица с ефрейторскими погонами, но можно было заметить, что какие-то секунды ее внимание безраздельно поглотила конница. Четким взмахом флажков и строгим взглядом преградила она путь всем машинам и тягачам, остановила пехотинцев. И затем, откровенно улыбнувшись ехавшему на поджаром дончаке молодому казаку, задиристо крикнула:

— Давай, конница! Не задерживай!

Казак быстро отъехал в сторону и подал команду:

— Рысью!

Сменив тихий шаг на резвую рысь, колонна прошла мимо своего командира в направлении канала. А он, прежде чем двинуться вслед, обернулся и на прощанье махнул рукой регулировщице…

По Берлинской мостовой
Кони шли на водопой.
Шли, потряхивая гривой,
Кони-дончаки.

Распевает верховой -
Эх, ребята, не впервой
Нам поить коней казацких
Из чужой реки.

Казаки, казаки,
Едут, едут по Берлину
Наши казаки.

Он коней ведёт шажком,
Видит - девушка с флажком
И с косою под пилоткой
На углу стоит.

С тонким станом, как лоза,
Синевой горят глаза.
Не задерживай движенья -
Казаку кричит.

Казаки, казаки,
Едут, едут по Берлину
Наши казаки.

Задержаться он бы рад,
Но, поймав сердитый взгляд,
Ну-ка, рысью - с неохотой
Крикнул на скаку.

Лихо конница прошла,
А дивчина расцвела.
Нежный взор не по уставу
Дарит казаку.

Казаки, казаки,
Едут, едут по Берлину
Наши казаки.

По берлинской мостовой 
Снова едет верховой, 
Про свою любовь к дивчине 
Распевает так: 

"Хоть далеко синий Дон, 
Хоть далеко милый дом,
Но землячку и в Берлине 
Повстречал казак..."

Казаки, казаки,
Едут, едут по Берлину
Наши казаки.

Заключение

А.В. Суворов говорил: «Музыка удваивает, утраивает армию. Музыка в бою нужна и полезна, и надобно, чтобы она была самая громкая. С распущенными знаменами и громогласной музыкой я взял Измаил».

Песни военных лет…

От самых первых залпов и выстрелов и до победного майского салюта, через всю войну прошагали они в боевом солдатском строю. Для тех, кто прошел и пережил войну, песни эти сродни позывным из той незабываемой далекой поры. Стоит раздаться звукам одной из них, и распрямляются плечи, загораются задорным блеском или наполняются глубоким раздумьем глаза.

Быть может, по этим дорогам глухим
К тебе суждено мне вернуться любя.
А если не мне, так хоть песням моим,
Я верю, придется дойти до тебя.

Песням военных лет – поверьте!
Мы не зря от дома вдалеке
Пели о четырех шагах от смерти,
О родном заветном огоньке.

И не зря про путь к Берлину пели –
Как он был нелегок и нескор…
Песни с ветеранами старели,
Но в строю остались до сих пор.

Песня – душа народа.

Песни тех далеких военных лет связывают нас невидимой, но прочной нитью с родными, боровшимися в те суровые годы за наше будущее — будущее своих потомков. Эти песни мы поем и сейчас, потому что они учат нас быть сильнее, мужественнее, человечнее.

Своей жестокой рукой война коснулась каждой семьи. Мы должны быть благодарны им и чтить память тех, кому обязаны счастьем жить на земле, кто отстоял наши жизни на полях войны. Мы должны помнить о страшной цене, заплаченной за победу, о миллионах человеческих жизней, ценнее которых нет ничего в мире. Погибали отцы и сыновья, братья и сестры, матери и дети. Нам необходимо знать и помнить о подвигах своих прадедов, дедов.

Вывод: значение музыкального искусства в годы Великой Отечественной войны

• Искусство стало идейным оружием в борьбе против врага.
• Борьба советского народа против фашистских завоевателей с первых дней отразилась в творчестве композиторов. Быстрее всего в песне, самом массовом и доступном музыкальном жанре.
• Музыка воодушевляла людей, объединяла в едином эмоциональном порыве, придавала силу и бодрость духа, вселяла веру в победу.

…Почему мы вновь и вновь вспоминаем о минувшей войне? Потому что беспокоимся о будущем. Мы должны помнить о прошлом – это наш долг перед мужеством защитников прошедшей войны, ответственность перед памятью этих людей. Склоним головы перед величием их подвига. Они никогда не забудутся нами.